Когда любовь убивает или «вампиры-вегетарианцы» в аналитической ситуации.

Доклад на III Зимней Школе НФП-ЕКПП-Россия, г. Екатеринбург, 4-6 феврала 2011 г.

В сообщении будет описана категория пациентов, чьи бессознательные конфликты, сфокусированные вокруг проблемы зависимости, в аналитической ситуации создают особый, трудноразрешимый тип сопротивления.

Название «вампиры-вегетарианцы» родилось по аналогии с героями популярной «вампирской саги» «Сумерки» американской писательницы Стефани Майер. Это серия романов, посвященных любви обычной 17-летней школьницы и юноши-вампира, чей возраст по человеческим мерка перевалил за столетний рубеж.

Главный герой принадлежит к клану вампиров, называющих себя «вегетарианцами», т.к. они питаются не человеческой кровью, а кровью животных.

С помощью «вегетарианской» диеты вампирам удается контролировать свою жажду, они не опасны для людей. Помимо традиционных атрибутов вампиров — бессмертия, красоты, огромной физической силы - «вампиры-вегетарианцы» обладают паранормальными способностями. Они могут читать мысли, предвидеть будущее, управлять чужими эмоциями и т. п.

Несмотря на взаимное чувство, влюбленный юноша-вампир жестоко страдает. Кровь его возлюбленной оказалась для него невероятно привлекательной. Запах девушки вызывает у него сильнейшую жажду и толкает на нападение. Вампир понимает, что является угрозой для своей возлюбленной, пытается порвать с ней, но не может заставить себя уйти, демонстрируя все признаки любовной аддикции.

В разлуке с ней все кажется ему бессмысленным. Его гложет тревога, мучает ревность, опасения, что с девушкой в любой момент может произойти несчастный случай, ему нужно постоянно видеть ее, знать, о чем она думает, что делает. Но самообладание дается ему ценой огромных усилий. Стремясь обуздать в себе монстра, юноша-вампир ожесточенно борется со своей природой. Из страха за безопасность девушки он не только подавляет свой голод, но и отказывается и от сексуальных отношений с ней.

Тем не менее, вампир отвечает отказом на все просьбы девушки укусить ее и превратить в вампира, поскольку не хочет губить ее бессмертную душу. Ей удается добиться желаемого лишь в обмен на брачные обеты. Вскоре после свадьбы девушка беременеет, но ребенок оказывается наполовину вампиром и уничтожает мать изнутри. Во время родов она едва не погибает от тяжелейших травм, но муж спасает ее, превращая в вампира. Став вампиром, девушка обретает бессмертие, вечную любовь и сверхъестественные возможности [8].

Как и многие другие вампирские сюжеты, «Сумерки» - разновидность классической сказочной истории о Красавице и Чудовище, которая в том или ином варианте существует во многих культурах. Русскоязычному читателю сказка известна в изложении С. Т. Аксакова под названием «Аленький Цветочек: Сказка ключницы Пелагеи» [2].

С психоаналитической точки зрения сюжет о Красавице и Чудовище можно прочесть как историю взросления девушки-подростка, преодолевающей конфликты по поводу собственной и мужской сексуальности. Посредством союза с Чудовищем девушка превращается в женщину и находит супруга [3, 7].

-Объясни, почему Вы охотитесь на животных, а не на людей?...

- Наверное, это похоже на замену мяса соей. Мы в шутку называем себя вегетарианцами. Кровь животных не полностью удовлетворяет голод, или в нашем случае – жажду, но ее достаточно для поддержания жизни.

Любой текст допускает многоуровневое прочтение. Остановимся на теме голода, терзающего влюбленного вампира и заставляющего оберегать любимую от самого себя. Этот мотив вслед за Р. Фэйрберном можно назвать любовным голодом [6, с. 28].

Известно, что еда — одно из самых сильных чувственных удовольствий. Самое первое удовлетворение в жизни человека связано с поглощением пищи. Кормление для младенца— одновременно первый опыт социальных и любовных отношений, в которых обладание объектом означает его инкорпорацию в собственное тело. Если нормальные потребности ребенка в пище, заботе, эмоциональном контакте с матерью адекватно не удовлетворяются, они усиливаются, приобретая агрессивный характер, начинают вызывать страх.

«Вампиры-вегетарианцы», обращающиеся за терапией, испытывают голод настолько всепоглощающий, отчаянный, ненасытный, что из-за страха разрушить объект любви наилучшим выходом для них представляется отказ от отношений.

К нам их приводят последствия такого решения – изоляция, одиночество, дистанцирование от своих чувств, от тела, восприятие себя как автомата, робота, пустота, скука, бесчувствие, переживание себя как никчемного, ощущение, что жизнь проходит мимо. При этом собственно голод у этих пациентов может быть похоронен «под толстым тяжелым одеялом защит» [9]. Очень часто они изолированы от своей ненасытности, проецируя ее на окружающий мир. В результате внешний мир воспринимается как преследующий, «пожирающий», «порабощающий», а взаимодействие с людьми – как ведущее к «исчезновению», «растворению», утрате собственной индивидуальности.

Так, 36-летняя пациентка А. на первом году терапии следующим образом описывала свои затруднения: «Я как инопланетянка из одного фантастического рассказа. Инопланетяне встретили в космосе корабль землян, но у них на планете атмосфера из фтора. А фтор очень ядовит для людей, поэтому они могли общаться только через особое защитное стекло. Они давно ищут братьев по разуму, но все время попадаются только кислородные планеты».

Пациент Б., 32 года, первый год терапии: «Я понимаю, что сам к Вам пришел, мне нужна помощь. Но я боюсь, что Вы получите доступ к управлению моим сознанием и можете как-то незаметно на меня повлиять, на мои взгляды и убеждения, которыми я очень дорожу. Замените, например, мои мысли своими или правильными с точки зрения общества и превратите в обычного среднестатистического обывателя».

Пациентка В., 25 лет, на первом году терапии рассказала: «Я живу как бы в таком шаре – меня из него не видно, а мне видно всех. Из своего шара я наблюдаю за другими людьми как за подопытными, изучаю, как они живут, что говорят, а меня при этом как бы нет. Шар – он для того, чтобы держать людей на дистанции, ведь если я с кем-то – я сразу исчезаю, меня нет, есть только этот человек. Правда, когда долго ничего не происходит, становится скучно. Но как только можно стать с кем-нибудь друзьями, я от всех избавляюсь».

При изучении биографических данных этих пациентов обращают на себя внимание многочисленные травматические события в первые месяцы их жизни, а также специфические особенности отношения к ним родителей, прежде всего, матери.

Часто это дети, появившиеся на свет в результате незапланированной беременности, нередко после повторных абортов, на фоне материальных затруднений, семейных конфликтов, развода. Отрицательное отношение матери к беременности нередко сопровождалось осложнениями в течении беременности и родов, проблемами с грудным вскармливанием ребенка.

Материнское отношение к «вампирам-вегетарианцам» характеризовалось явным или скрытым эмоциональным отвержением, психологическим неприятием ребенка, ощущением, что он «не тот», «не такой». Эмоциональный уход от ребенка часто сопровождался физическим отсутствием матери. В историях жизни этих пациентов имеются сведения о ранних внезапных сепарациях с матерью в период новорожденности, госпитализациях, множественном материнстве с частой сменой ухаживающих лиц и т. п.

Дефицит эмоциональной вовлеченности мог сочетаться с авторитарным родительским отношением, жестким контролем всей жизни ребенка, эксплуатацией пациента в интересах одного или обоих родителей. Зачастую родительская пара состояла из отвергающего родителя одного с ребенком пола и соблазняющего, нарушающего границы родителя противоположного пола.

Таким образом, будущие «вампиры-вегетарианцы» с самого раннего возраста попадали в невыносимое положение. Воспринимаемые родителями как вещь или в качестве нарциссического расширения, они не имели возможности выразить им свои потребности. Мир, в котором они существововали («мать как среда» Д. Винникотта), был одновременно и пугающей пустотой, не дающей насыщения, и пугающим преследователем, враждебным и нетерпимым. От депривации их не находящие отклика потребности лишь усиливались и начинали восприниматься самим ребенком как «пожирающие» и опасные, со стыдом и сильнейшим чувством вины.

Р. Фэйрберн, описывая эту ситуацию, назвал ее «исключительно трагичной»: «Ребенок осознает, что он не любим и не признается личностью собственной матерью и что, в действительности, она не принимает его любовь и не считает ее чем-то хорошим... Он чувствует, что она отказывается принять его любовь, потому что его любовь деструктивна и плоха... Он запирает ее в себе, т. к. чувствует, что она опасна для его объектов» [12].

В качестве иллюстрации приведу высказывание пациентки Г., 23 года, сделанное на третьем году терапии: «В детстве я могла понравиться всем. Женщины на улицах подходили, дарили конфеты за красоту. Только моей матери невозможно было понравиться. Я из кожи вон лезла, но это было невозможно – как дойти пешком до Луны. Страшнее всего - любить! Это делает тебя такой уязвимой! Никогда никому больше не поверю, не скажу о том, чего хочу, ничего ни у кого не возьму! Мне ничего не надо! Правда, где-то прочитала, что голодание – это тоже пищевая зависимость…».

Вынужденные выживать в отсутствие безопасных и надежных объектных связей «вампиры-вегетарианцы» вытесняют свою детскую, нуждающуюся в объектах, голодную и испуганную часть. Происходит своеобразное «замораживание» ранних неудовлетворенных потребностей (потребностей в поддержке, заботе, в присутствии объекта) с возникновением расщепленной дефицитарной психической структуры, своего рода «коллекции реакций на столкновение» (Д. Винникотт) [6, с. 275]. Возможными последствиями ранней травматизации будут усиленное интеллектуальное развитие и формирование отчужденной и безэмоциональной ложной самости; развитие патологических нарциссических конфигураций – грандиозной самости и грандиозного идеализированного родительского образа [10, с.147-166].

Еще один результат травмирующего родительского отношения – идентификация с отвергающим садистическим объектом и идеализация этой жестокой деструктивной части личности с образованием ригидной патологической защитной организации [6, c. 275-318, 11]. Зависимость от чьей-либо помощи вызывает невыносимую тревогу; она связана с колоссальным страхом отвержения, и/или разрушения желанного объекта, с бессилием, беспомощностью, чувством униженности и стыда. Защитой от этих непереносимых чувств, которые невозможно ни осознать, ни выдержать ни проявить, становится недопущение зависимости в отношениях, стремление обходиться без посторонней помощи, культ знаний, силы и самодостаточности. Идентифицировавшись с отвергающим родителем, «вампир-вегетарианец» с ненавистью атакует своею потребность в других людях. Он считает зависимость проявлением слабости, преследует и презирает свою внутреннюю нуждающуюся часть, стремится развивать собственные навыки, получая тем самым мощное нарциссическое удовлетворение.

В качестве иллюстрации приведу высказывание уже упоминавшегося пациента Б., 32 года, первый год терапии: «Я называю это в себе «Добрый Пусик». Это жалость, радость, удовольствие, потребность в людях. И есть внутренний «надзиратель», что-то вроде учителя Йоды из «Звездных войн», очень строгий и сварливый. У него непререкаемый авторитет, его девиз: «Убей Пусика!»». Я к Вам пришел, чтобы максимально ослабить влияние Пусика. Я вообще не собирался Вам его показывать или давать ему голос, но не получилось...».

В сновидениях пациентов эта часть личности часто представлена образами жестоких могущественных существ, которые преследуют, нападают, удерживают в каком-либо замкнутом пространстве другую, уязвимую часть, часто маленького ребенка или животного.

Приведу сновидение пациентки А., 36 лет, относящееся ко второму году терапии: «Я стою днем на пл. Свободы. Непривычно - разгар рабочего дня, а нет ни людей, ни машин. Вдруг какой-то голос у меня за спиной говорит, что вчера на площади перерезало трамваем маленькую девочку, было много крови. Девочка с отцом были в больнице, она болела, ей нужен был уход. Когда они садились в трамвай на пл. Свободы, девочка упала и попала под колеса трамвая. Я все это слушаю, смотрю на пустую площадь и ничего не чувствую, только удивление, что куда-то исчезли все люди».

Сновидение пациентки Г., 23 года, третий год терапии: «Я попала на завод, где делают какой-то порошок для ракет. Много людей, они без респираторов, смог, я дышать не могу. Это меня убивает или убьет, а люди не обращают внимания — фасуют порошок по пакетам, конвейер куда-то катится. Они и живут на территории завода, все грязное, все застыло как есть, никуда не движется. Долго не могла выбраться оттуда, бегала туда-сюда с вещами. Рядом с заводом собаки и кошки — все инвалиды, как будто над ними издевались, с отрубленными лапами, открытыми ранами, их везут на убой. Я беру щенка и котенка — у них раны до кости, но они живые, ходят. Я беру их и убегаю к жилому дому. Предлагаю их прохожим, женщинам, чтобы взяли к себе. Одна соглашается и я поднимаюсь к ней в квартиру».

Эта внутренняя система - одновременно система самосохранения и самопреследования - является мощным источником сопротивления, способным заблокировать терапию.

Я знал, что настанет момент, и я что-то скажу или ты что-то увидишь, что окажется уже за гранью приемлемого. И ты побежишь прочь с громкими воплями...Я не буду тебя удерживать. Я даже хочу, чтобы это произошло, потому что тогда я перестану быть угрозой для тебя. Но еще я хочу быть с тобой. Два желания, которые примирить невозможно…

Когда «вампиры-вегетарианцы» приходят на консультацию, бросается в глаза общий недостаток жизненности в их облике. Это делает их отдаленно похожими на «призраков во плоти» или «живых мертвецов», какими традиционно изображают вампиров. Вместе с тем, их интеллект, жизнестойкость, высокая чувствительность, богатая внутренняя жизнь располагают к себе, а их страдание, скрытое под маской отчужденности, вызывает сочувствие, желание приблизиться, помочь.

Однако их конфликты, связанные с пассивностью, зависимостью, принятием помощи с самого начала создают серьезные трудности в терапии, вызывают у аналитика мощные контрпереносные отклики и нередко приводят к тупиковым ситуациям в лечении.

Драматичная история их жизни с неизбежностью воспроизводится в переносе. С одной стороны, «вампиры-вегетарианцы» ищут контакта с аналитиком. С другой стороны, они глубоко убеждены, что, в силу какой-то их необъяснимой «плохости», они невыносимы для своего окружения, никем не могут быть приняты и поняты. Ожидая разочарования и отвержения, эти пациенты изо всех сил стремятся избежать ситуации, где их самочувствие, понимание, выживание зависело бы от кого-то еще. Перспектива отказа от этих защит, столкновение с детскими тревогами и страхами представляется чрезвычайно угрожающей и вызывает отчаянное сопротивление.

Этот период может оказаться весьма продолжительным, бросая вызов терпению аналитика и его способности к контейнированию. Пациенты в силу своей глубокой амбивалентности в течение долгого времени могут оставаться «статичной закрытой системой» [6, с. 294-300], не способными ни принять помощь аналитика, ни прервать терапию. Это может проявляться в самых различных формах, например, в настойчивом стремлении девальвировать усилия терапевта.

Идентифицируясь в ходе терапии с психоаналитическим знанием, «вампиры-вегетарианцы» скоро становятся довольно искушенными в психологических вопросах. Пациенты соперничают с терапевтом, критикуют его, отрицают значение и роль терапии в своей жизни. Содержанием аналитического часа становятся интеллектуальное обсуждение отвлеченных вопросов, однообразные ноющие жалобы, недовольство отсутствием прогресса в лечении, сомнения в том, что аналитик может быть им полезен, регулярные сообщения о намерении прервать терапию.

При этом хороших отношений с аналитиком «вампир-вегетарианец» боится гораздо больше, чем плохих. Любое улучшение в самочувствии, осознание потребности в терапевте вызывают тревогу, воспринимаются как опасные и угрожающие и незамедлительно аннулируются.

Так, пациентка А., 36 лет, говорила на втором году терапии: «Я не понимаю, зачем я к Вам хожу, ничего же не меняется! Но гораздо хуже было бы, если бы у Вас оказалось вдруг что-нибудь нужное для меня. Я бы просто исчезла, остался бы только мой рот. Ни один нормальный человек этого не выдержит!»

Пациентка Г., 23 года, третий год терапии: «Это как в песенке: если у вас нету дома, его не разрушит пожар, нет собаки – ее не отравит сосед, нет жены – ее никто не уведет. Живешь как нищий - ничего нет, нечему радоваться. Но если ничего нет – нечего терять, никто не сможет ничего у меня отнять, сделать больно».

Аналитический процесс становится застывшим и безжизненным, возникает ощущение отсутствия контакта с пациентом. В контрпереносе аналитик может испытывать возрастающие бессилие, замешательство, безнадежность, раздражение, скуку, сонливость, чувствует себя никчемным, парализованным, разбитым. Вместе с тем, пациенты не прекращают лечение, продолжая регулярно приходить на сессии, что подчас является единственным маркером того, что они ищут помощи.

В других случаях пациенты достаточно быстро устанавливают с аналитиком позитивные отношения, внешне не нарушая психоаналитическую ситуацию. Это «идеальные» пациенты - милые, услужливые, внимательные, с хорошим чувством юмора. Они демонстрируют готовность к сотрудничеству, охотно предоставляют материал (например, описания снов), который, как им кажется, мог бы быть интересен терапевту, принимают его интерпретации. При этом их самочувствие, внешняя жизненная ситуация остаются практически неизменными. В терапии они тщательно избегают обсуждения эмоционально значимых тем, контакта со своей уязвимой детской частью, осознания и переживания заново той психической боли, которая живет в них.

Другой их бессознательной движущей силой является чувство вины за свой голод, Пациенты воспринимают терапевта как «пустую мать» из своего детства, а себя как «непосильную обузу», опасаются «мести» и отвержения за «ущерб», который они могут нанести аналитику, принимая его помощь. Они начинают «поставлять» интересные истории, «заботиться» об аналитике, «опекать» его, нередко проявляя выдающуюся чувствительность к конфликтам терапевта.

Возрастание доверия к терапевту, увеличение способности принимать его помощь происходят медленно и постепенно. На этапе, когда в «закрытой системе», которую представлял из себя пациент, открываются каналы коммуникации с аналитиком, возможно резкое усиление тревоги и очередное отступление в результате актуализации ранних травматических переживаний.

Пациент Б., 32 года, первый год терапии, так описывал свое состояние: «Я что-то вроде средневекового замка, куда никто не мог попасть – ворота на замке, стража, мосты разведены. И вдруг обнаружил, что у Вас теперь есть туда тайный ход. Это как нарушать правила, которые сам для себя и установил. Как в фильме «Чужой» – главная героиня сама своими руками открыла шлюзы, и эта тварь оказалась на корабле и всех потом уничтожила».

Если терапевту удается создать необходимую атмосферу доверия, происходит «размораживание» ранних неудовлетворенных потребностей пациента. Развивается интенсивная зависимость от аналитика, которая своей напряженностью и неотложностью напоминает потребность младенца в матери.

Это очень напряженный период в терапии, способный стать серьезной проверкой для аналитика. Большие трудности создают требовательность пациентов, интенсивное стремление к слиянию с аналитиком, сопротивление переживанию отдельности, необычайно острые и болезненные реакции на любые фрустрации («первичные агонии» Д. Винникотта) со страхом смерти, распада, ощущением падения в пустоту, серьезными депрессивными эпизодами [5], вспышками ярости. Аналитик в контрпереносе может чувствовать себя опустошенным, испытывать раздражение, желание отстраниться, ощущение что он вынужден предоставлять себя пациенту как донор, что он «исчезает», его «высасывают», «пожирают». Необходимыми условиями для того, чтобы пациент обнаружил в себе эти потребности и начал их постепенно осознавать, является принятие аналитиком такого рода переноса, его способность находиться в позиции «достаточно хорошей матери» [4], предоставлять пациенту достаточно времени и надежную и безопасную среду для встречи с самим собой.

Резюмируя, можно сказать, что терапия «вампиров-вегетарианцев» напоминает детскую игру «Канатоходец». Чтобы дать пациенту в аналитической ситуации возможность найти и принять самого себя, аналитику приходится балансировать в узком «коридоре»: находиться на оптимальной дистанции, избегая как чрезмерного приближения, так и чрезмерного отдаления, сопереживать пациенту и быть терпимым к его страданию, избегать как чрезмерной конфронтации, так и излишнего сочувствия. Аналитик должен быть надежным, доступным, но не вторгающимся, чувствительным к контрпереносу, в т. ч. к своему гневу, и способным контролировать свои чувства, способным к удовлетворению значимых ранних потребностей пациента и к их оптимальной фрустрации. И если терапевт соблазнился идеей помочь этому особенному пациенту и ему удается выживать вместе с ним, создаются условия для возникновения для «нового начала» [1, с. 211-240; 8, с.164].

1 «Канатоходец» - игра на удержание равновесия. Участники чертят «тропу канатоходца», ширина тропы немного больше ширины стопы игроков. Задача игроков - пробежать по тропе, «не упав с каната».